«Когда вся планета делает музыку на одинаковом оборудовании, твоя задача становится несоизмеримо сложнее»,— Octave One

Избитый, но по-прежнему важный факт: Детройт сыграл огромную роль в развитии электронной музыки. Город, некогда бывший индустриальной столицей, всегда будет ассоциироваться с Хуаном Аткинсом, Дерриком Мэем и Кевином Сондерсоном — трио продюсеров, которых заслуженно именуют крестными отцами техно. Они уже стали частью современной мифологии, своеобразными идеализированными образами, взошедшими на урбанистический пантеон.

Если в начале Octave One был проектом пятерки братьев Берденов, сейчас у руля осталось только двое: Ленни и Лоуренс. Неизменным остался семейный характер творчества и бизнеса — кажется, подобный подход у артистов из Детройта в крови. Кевин Сондерсон даже не собирается на пенсию, но уже нашел продолжение в семейном подряде: его сыновья постепенно пополняют дискографию и часто гастролируют, а племянник создал электронную версию последнего альбома Фрэнка Оушена. Еще одна легенда детройт-техно, Роберт Худ, поддерживает завидную музыкальную и фестивальную форму вместе с дочерью, которая еще даже не поступила в колледж.

Music Radar пересекся с Ленни Берденом за барной стойкой, чтобы узнать, не надоели ли пионерам детройт-техно прямые бочки и синтезированные звуки спустя 30 лет. Получилось насыщенное исторической информацией, эксклюзивными реминисценциями и инсайдерскими мнениями интервью. Мы с удовольствием представляем вашему вниманию его адаптированную версию.

Было ли ощущение, что в Детройте происходит нечто особенное? 30 лет спустя, можно на феномен техно смотреть в таком же контексте как, скажем, на движение хиппи в Сан-Франциско 60-х или панков Лондона середины 70-х?

Честно, нет. Ощущения «особенности» не было: это не воспринималось как революция, в воздухе не витал дух перемен — ничего такого. Мы были просто кучкой подростков, которые еле зарабатывали на еду, но все загорелись одной и той же идеей.

Чтобы почувствовать дух революции, нам надо было быть в курсе того, что происходит за пределами города, в окружающем огромном мире. Но мы ничего не знали. Мы делали музыку из простых, прямолинейных соображений — для себя. В то время сама идея, что какой-то лондонский паренек будет ее слушать, или что я буду обсуждать ее с вами в 2016-м, была бы слишком сумасшедшей, чтобы кто-нибудь мог такое просто сказать.

Черные подростки в индустриальном сердце Америки слушают, как немецкие чудаки в костюмах играют на синтезаторах 20-минутные песни — для нас это было идеально. Не чужеродно и не странно, нет, это было словно возвращение домой. Мы будто слушали саундтрек к нашей собственной жизни

На первый взгляд, Kraftwerk — это из вообще другой оперы, на расстоянии миллионов километров от [черной соул и фанк-музыки] лейбла Motown, The O’Jays или Funkadelic. Но все эти годы я периодически сталкивался с товарищами из Kraftwerk, и они рассказывали, что тоже пытались делать «душевную» музыку, соул. Музыку, пропитанную эмоциями и человечностью. Детройт это понял и оценил!

У тебя с братьями была какая-то аппаратура в начале? Синты, драм-машины...

Город оказался сокровищницей электроники, местная еженедельная газета была забита объявлениями покруче eBay. Для начала мы обзавелись вертушками, светотехникой и сценическими эффектами, превратившись в мобильную дискотеку. Среди недели впятером наведывались в музыкальные магазины Детройта, а в субботу в складчину заправляли авто и почти 5 часов ехали в Чикаго, чтобы прикупить еще пластинок. Но даже в такие моменты мы не имели никакого представления о существовании какой-то электронной «сцены». Мысленно мы не связывали Чикаго с Детройтом.

Во Вселенной все устроено неспроста: как раз в то время в Детройте становился на ноги новый клуб — Music Institute. В городе была хорошая клубная сцена, но с прицелом на соул, R&B и диско; в Music Institute, в свою очередь, играли Хуана, Дэррика и Кевина плюс нашу музыку. Так как клубу не хватало аппаратуры, они начали арендовать ее у нас — так мы получили золотой билет в гущу культурной жизни и ночных мероприятий города. Втянувшись, поняли, что нужно для того, чтобы делать свою музыку: синтезаторы Kawai R-50, Yamaha DX100 и Roland W-30; драм-машины Korg DDD-1 и Roland TR-909. Кроме того, мы одними из первых в Детройте начали использовать компьютер — Commodore 64 — как секвенсор.

Затянуло похуже наркотиков! Мы могли ехать несколько часов, чтобы забрать какой-то сумасшедший синт, который нашли по объявлению в газете, и усесться вокруг него как школьники в восторге перед новогодним утренником. Что делать со всем этим оборудованием мы не знали, но, в то же время, догадывались, что с его помощью можно сделать все, что захочешь.

Я тогда работал на фабрике, и чтобы добраться туда и обратно уходило по полтора часа в одну сторону. Каждая поездка на автобусе была посвящена прочтению инструкций, добравшись домой, я просто включал аппаратуру и сразу же начинал экспериментировать. Садился за синтезаторы даже не поужинав: вот что было по-настоящему важным.

Поговорим о ранних годах техно: большинство артистов из Детройта причисляются слушателями и критиками именно к этому жанру. Вы использовали это название в то время?

Впоследствии все из нас засветились на одних и тех же техно-компиляциях: так что, да, люди стали называть это «техно», да и мы, наверное, использовали этот термин. Странно другое: все мы были родом из одной местности и использовали практически идентичные инструменты, тем не менее, каждый в то время пытался найти собственный, уникальный саунд.

По правде говоря, тогда сделать имитацию чужого саунда значило пойти против негласных правил. Если в вашей коллекции была пластинка Дэррика Мэя, на которую ваш следующий релиз был подозрительно похож, смотрели бы, мягко говоря, косо и сверху. Так друзьями в Детройте еще точно никто не обзаводился. Высшей целью было попытаться создать что-то, что могло бы шокировать других диджеев и продюсеров, нужно было заставить их в недоумении почесать голову: «И каким чертом у них это получилось?». Что-то вроде перевернутой задом наперед драм-машины, использованной Кевином Сондерсоном в треке Big Fun. Несмотря на упомянутое выше негласное правило, мы все словно сорвались с цепи в поисках драм-машины с реверсным саундом. Кто бы знал, что он просто включил пленку на обратное воспроизведение.

Мне кажется, в этом кроется странный парадокс современного музыкального бизнеса. Лейблы видят потенциальный, но обыденный хит, и сразу же хватаются выпускать его и подписывать артиста. Наша этика запрещала копировать; каждый раз в студии мы пытались сделать что-то новое. Годы спустя, я понимаю, что мы были в отличной ситуации, это пошло на пользу. Мы постоянно расширяли барьеры: себя (как создателей) и оборудования (как средства самовыражения).

Резюмируя ответ на вопрос, хочу сказать, что мы просто делали музыку. Люди захотели назвать ее «техно»? Отлично!

Со времен поп-революции Элвиса и The Beatles музыку часто рассматривают как способ убежать от реальности для детей из рабочего класса. У вас та же история?

Я бросил школу и пошел работать, потому что родители не могли обеспечить меня деньгами — это был единственный способ выжить. В один момент я работал в трех или четырех разных местах: закончил одну работу, сразу же пошел на другую. Так что, если вас интересует, рассматривал я музыку как возможность убежать от «той жизни» — по аналогии с вопросом, видел ли я в музыке карьерную перспективу — ответ будет отрицательным.

Да, я знал некоторых людей с изданными релизами, но никто из них не зарабатывал достаточно, чтобы оплатить съемное жилье в следующем месяце. Эскапизм был только в моей голове: три работы, ненормированный график, вечная нехватка денег, — но стоило мне начать программировать TR-909, я освобождался. И летел к звездам. Сам факт, что впоследствии музыка стала моей работой, и я продолжаю этим заниматься... Благодарность? Это слово не способно даже приблизительно описать, что я чувствую.

Ты вспомнил первые опыты с Commodore 64. На DAW было так же легко переключиться, или привязанность к физическому оборудованию затруднила миграцию в цифровую эпоху?

Легко точно не было. Даже после того, как у нас появился компьютер Commodore и стал сердцем сетапа, мы по-прежнему тянулись к вещам вроде секвенсора, встроенного в Roland W-30 (на этом секвенсоре сделано большинство материала из ранних альбомов The Prodigy — прим.). За долгие годы мы очень привязались к физическому оборудованию, которое можно положить перед собой на стол. Знакомство с компьютером оставило неправильное ощущение, от которого мы так и не избавились.

Не хочу занимать какую-либо из сторон в бесполезном споре, что лучше: физическое оборудование или программы. Каждый из них делает свою работу — какой из вариантов тебе подходит, тот и используй. Я пробовал программные синты, но ни один из них не сравнится по ощущениям с настоящим Roland Juno-106 или Moog. Я не нашел вдохновение в Reason, но оживаю благодаря этим машинам. Из цифровых технологий нам больше всего подходит Pro Tools: самый большой и лучший рекордер на планете, который мы также используем для секвенций. Люди говорят, что встроенный в Pro Tools секвенсор по возможностям отстает от Ableton и Logic, но именно поэтому мы его и используем. Нам не нужно что-то слишком сложное — нам нужен аппарат, выдающий именно те звуки, которые мы в него запрограммировали.

Для обработки и пост-продакшна вы тоже используете чистый аналог?

У нас и в самом деле много внешнего и рэкового оборудования, но обычно мы используем его для формирования характера звука в процессе записи. На этапе микширования мы работаем в Pro Tools, активно применяя плагины от Waves. Изредка мы можем воспользоваться Codex и Element, программными синтезаторами этого разработчика.

Финальный вопрос хотелось бы задать, проводя обратную перспективу из наших дней в начальный этап карьеры, когда процесс создания электронной музыки начал напоминать нынешнее время и подход. Эти 30 лет развития все-таки упростили или усложнили создание музыкального материала? Сделать именно ту музыку, которую автор сначала слышит у себя в голове, стало проще или нет?

Убийственный вопрос, должен вам сказать — его можно обсуждать сутки напролет. Минувшие десятилетия однозначно уравняли входной порог для артистов и позволили заняться музыкой гораздо большему количеству людей. Но в этой демократизации также кроется корень проблем, с которыми мы сталкиваемся сегодня. Вот тут и выходят на первый план тяжелый труд, терпение и другие подобные факторы.

Когда мы только начали заниматься музыкой, мы были частью разрастающейся, но по-прежнему относительно небольшой группы людей. Сделать запись, которая бы звучала непохоже на релизы остальных было сложно, но возможно. Когда вся планета делает музыку на одинаковом оборудовании, твоя задача становится несоизмеримо сложнее. Но по-другому не получится, нужно найти свой саунд. Найти благоприятное для жизни и творчества место. Место, где бы в вас бурлила жизнь.

Новый релиз Octave One — двойной ЕР Love By Machine — уже доступен на собственном лейбле музыкантов, 430 West Records.