С детства нас учили не доверять продуктам, которые выглядят слишком красиво: налитым гигантским яблокам, алым помидорам на веточке в январе. Или, к примеру, кондитерским изделиям — знаете, бывают такие пирожные или выпечка: не теряющий форму завиток из заварного крема, идеальная клубничка или вишня в центре какого-то кренделька, сверкающего золотистой корочкой. Съедаешь такой аппетитный муляж, а желудок тут же переходит в аварийный режим, на языке остается неповторимый вкус то ли муки, то ли соды. Такой антивкус, безо всякого окраса вообще — оттого еще более выразительный и едкий. Туда же — беспощадно маслянистые пончики Donuts и рожки из Макдоналдса. Настроение создано.

Теперь откройте любой актуальный мировой чарт. Или еще эффектнее — главную страницу агрегатора The Hype Machine, мегасайта, который собирает аудиозаписи со всех музыкальных блогов мира — своего рода пульс планеты по части передовой, независимой музыки. Начинаем листать...

Зачем? Допустим, перед вами задача собрать интересный и незаурядный плейлист из лучших треков текущего момента, доверившись исключительно собственной интуиции, а значит выбирая то, что действительно зацепит. Если со вкусом у вас все в порядке, то через полчаса такой селекции вас ждет неминуемое несварение желудка. Вы просто бросите это дело, не в состоянии собрать и десяток композиций, соответствующих вашим ожиданиям от музыки как таковой.

Пончики, мафины и капкейки, ванны со сгущенкой и фонтаны плавленого шоколада — вот что вас ждет. Детские кошачьи голоса, мальчики с наигранной хрипотцой, идеальный глянцевый звук; кристально чистые гитарные аккорды и пианино. Девочки, которые то ли что-то шепчут, то ли манерно мурлыкают. И очень много отполированных спецэффектов: бульк, пшшшш, тунц, пиу-пам...

Закусив язык, пухленький школьник с азартом стучит по светящимся клавишам нового красивого музыкального девайса

Туда же — задумчивые бородачи, что совсем уж бесстыдно: здоровые, плечистые лбы в рубахах, с вычесанными рыжими бородами, которые поют про уют, покой и красиво плывущие облака. Туда же — девочки сложной судьбы: бледные, вредные, с распущенными волосами; нецелованные феи, которые на пару с гитарой маются от тоски. Всем плохо, скучно, лень. Голоса слабенькие, жидкие, без характера. Обнять и плакать.

Как так получилось и почему? Почему мы все жили в одной музыкальной реальности, а потом вдруг оказались в другой?

Почему по запросам «лаунж», «музыка для фона» или даже просто «легкая музыка» стриминги теперь предлагают нам не стильные приджазованные красивости, а холодные мюсли с вареньем?

Яркий пример — вот этот суперхит, который последние два года бьет рекорды по количеству ротаций во всем мире.

Давайте рассмотрим феномен этой песенки поближе. В начале 80-х Ain’t Nobody написал клавишник и сонграйтер средней руки Дэвид Волински по кличке «Орел». К тому времени он уже продал несколько песен группе Bee Gees и много чего создавал для певицы Минни Рипертон, параллельно играя в фанк-группе Rufus, которая после пяти номерных альбомов обрела репутацию крепкого коллектива без хитов. В Чикаго Rufus были почти легендами, но до звезд уровня Марвина Гея или Стиви Уандера им было очень далеко.

В случае с Ain’t Nobody Дэвид понял, что сочинил большой хит. Rufus на тот момент заканчивали работу над новым релизом — целым бутлегом из четырех пластинок. На первых трех — запись живого концерта группы Rufus & Chaka Khan, сыгранного в феврале 1982 года в театре Savoy в Нью-Йорке; на четвертой, бонусной пластинке — нескольких новых синглов. Издающий группу лейбл Warner не был впечатлен первой версией Ain’t Nobody, записанной с использованием драм-машины Linn LM-1, и попросил барабанщика Rufus Джона Робертсона записать партию живых барабанов. Таким образом Warner просто выиграли время и стали готовиться к запуску пилотного сингла One Million Kisses, который сочинил второй клавишник группы и главный ее старожил — Кевин Мерфи.

Ник Волински вовремя узнал, что лейбл планирует обвести его вокруг пальца и сделать по-своему. Он сел в машину и поехал показать Ain’t Nobody лучшему на тот момент американскому артисту.

В знаменитом студийном комплексе Universal Studios в Чикаго Дэвида встретил Куинси Джонс. Они были хорошо знакомы, Джонс работал над альбомом Rufus под названием Masterjam еще в 70-х. Куинси внимательно послушал запись и предложил дождаться Майкла. Джонс и Джексон работали над лонгплеем Thriller и к тому моменту закончили больше половины песен.

Майкл Джексон уловил настроение Ain’t Nobody и сказал, что готов без раздумий подписать песню для своего нового альбома. С этим аргументом на руках Ник и умчал на встречу к боссам Warner — потерять хитовый сингл и отдать его конкурентам из Epic Records, уже подписавшим издательский контракт на Thriller, было делом принципа для боссов Warner. Они пошли на уступки Нику и полностью изменили стратегию будущего релиза Rufus.

Основной промо-бюджет был вложен именно в Ain’t Nobody. Тони Ван Ден Венде, работавший еще с самими The Doors, снимал клип, а паблишеры Warner договаривались об исторической сделке с Cannon Films. Ain’t Nobody вошла в саундтрек культового фильма Breakin’, едва ли не важнейшей картины для брейкданс-культуры. Уже через неделю после выхода сингл возглавил американский R&B-чарт. Ставка сработала.

Примечательно, что у самой «королевы фанка» Chaka Khan ни сама песня, ни споры вокруг ее будущей судьбы не вызывали интереса. По условиям контракта певица работала в студии над прощальным альбомом Rufus, но мыслями уже была в своем будущем сольном альбоме, для которого ей дарил песни сам Принс, а Стиви Уандер по старой дружбе играл соло на гармонике.

Дальнейшая история известна. Начиная с 1991 года, когда вторую жизнь в Ain’t Nobody вдохнул Джордж Майкл, часто певший ее в своем Cover To Cover Tour, эта композиция больше не покидала танцевальных и поп-чартов. По ней, как по кругам на дубе, можно изучать историю популярной музыки последних декад. Практически каждый год Warner продавал права на исполнение песни какому-нибудь сезонному проекту: в 1995 году эта была Диана Кинг, годом позже — рэпер LL Cool J, в самом начале нулевых — Келли Прайс для саундтрека к комедии Дом вверх дном. А В 2004 году за баснословные четверть миллиона долларов права на песню купили для девичьей группы Liberty X, собранной из финалисток британского талант-шоу Popstars. Дальше были Scooter, KT Tunstall, Мэри Джей Блайдж, Наташа Бедингфилд, группа Aplhabeat...

Наконец, в 2013 году 27-ю по счету официальную кавер-версию Ain’t Nobody записала молодая британская певица Жасмин Томпсон.

Спела так, словно речь в ней идет божьих коровках, которые летают с кустика на кустик и летнем солнышке, которое всем улыбается. Британцам понравилось. Песня стала хитом.

Этого было мало. В 2015 году 15-летнюю Жасмин отправили в студию к немецкому «вундеркинду» (кто из одаренных детей в 7 лет не играл на скрипке?) Феликсу Яену. Тот в неполные 20 лет вроде как придумал стиль tropical house. Ну или как минимум был одним из его прародителей. Просто вот так вот взял и придумал новый стиль, который покорил мир... предварительно подписав миллионный контракт с Universal. Ну да ладно.

Имеем то, что имеем. Таким видят сегодняшний спрос ведущие лейблы, с этим повсеместно мирятся миллионы слушателей. Сотни миллионов слушателей проекта Felix Jaehn уж точно. И это не срез музыкальной реальности с насквозь продажных чартов Billboard — сотая строчка стоит 5 000 долларов, если кто желает.

Это та музыка, которую нам предлагает, например, модный и самый популярный YouTube-канал Majestic. Или редакторы Spotify. Или главный идеолог всей этой якобы инди-волны новых артистов Джейсон Гришкофф, бывший сотрудник империи Google, с успехом применивший формулы капиталистических пирамид к неокрепшим умам bedroom-музыкантов.

Сегодня Джейсон курирует популярнейший блог Indie Shuffle, половина контента которого — та самая музыка будущего, сделанная детьми на светящихся лончападах. Это не сказать чтобы сцена. У ребят проблемы с названиями стилей. Есть только слово future, которое они лепят куда не попадя, пытаясь хотя бы временными рамками отделить себя от старшего поколения музыкантов, чей вес и статус давит на них густой тенью впечатляющих заслуг и достижений.

В то время как на осиротевший без своих музыкальных героев сегодняшний день агрессивно напирает прошлое, молодые музыканты вот уже три года играют во все никак не наступающее будущее. В музыку с привязкой future, которая, как футуристические блокбастеры нулевых, уже очень скоро превратится в бесполезный трэш. Под упругий фанковый бас и бойкие духовые группы Rufus молодой Сильвестер Сталлоне вещал с VHS-кассет о том, что «ты можешь проиграть, но должен попытаться». Наши герои не пытаются вовсе. Они даже не электроклэш и не нью-рейв — странные музыкальные конфузы из нулевых — они не претендуют на собственную идентификацию, субкультурные признаки, изобретение новых стилей: XX, YX, что-то там future и какой-нибудь bass. Нет новых стилей — нет перемен. Нет перемен — нет революций. Нет революций — нет будущего, нет настоящего. Зато есть не чувствующие дыхания в спину герои прошлого, которые с легкостью уделывают этих малышей по всем направлениям: от кассовых сборов на концертах до телевизионных и радиоротаций.

Историки музыки расскажут нам, что их лидером, их героем был австралиец Flume — первый, кто придумал завирально кромсать биты и миксовать их с ангельскими голосами детей пубертатного периода. Да! Но так не выглядят лидеры сцены, так выглядит ваш одноклассник.

В чем причина? Почему 13-летняя девочка поет песню о ночи бурного секса, а 283 миллиона слушателей находят исполнение убедительным? И более того активно ищут музыку по запросу «похоже на Felix Jaehn». Менеджеры мейджор-лейблов перешли с кокаина на педофилию?

Причину находят современные философы и психоаналитики, по большей части последователи американца Эрика Эриксона, давшего наиболее точную характеристику поколению хиппи в конце 60-х годов прошлого века. Одним словом, адепты неофрейдизма. В сухом остатке их доводы исчерпывающе поясняет теоретик от музыки и неустанный экспериментатор Мэтью Херберт. В одном из своих интервью британец сказал следующее:

«Возьмите 20 самых популярных песен последних лет и 20 важнейших мировых событий недавнего времени и вы не найдете между ними никакой связи»

Это действительно так. Новое поколение инди-, поп- и электронных артистов выбирает сознательную фрустрацию. Мир трясет от войн, революций, конфликтов, противоречий и растущих угроз глобального масштаба. Страны Азии, Восточной Европы, Африки, Латинской Америки переживают потрясения одно за другим: финансовые кризисы, теракты. Западная Европа озадачена все новыми и новыми волнами миграции, глубокими политическими разногласиями. Социальное и политическое сознание молодежи заметно меняется: ребята в возрасте от 21 до 25 лет уже вникают в суть процессов, которые будут определять их завтрашний день. Те, кто постарше, активно спорят в социальных сетях, читают «взрослые» СМИ и аналитику.

В это самое время на островках благостного благополучия вроде Швейцарии, Нидерландов, Швеции, Норвегии, Лондона, Лос-Анджелеса или Сиднея создают «музыку будущего»; музыку, совершенно оторванную от реальности, наивную и незрелую.

И когда условный Феликс Яен или другие герои тропического хауса доходят до чартов, например, Украины и России, где большей части населения надо пахать полжизни, чтобы эти самые тропики хоть раз в жизни увидеть, — происходит легкая нестыковка.

Слушатель недоумевает и после паузы спрашивает: эм-м, а скоро новый альбом Depeche Mode? Юные критики тут же охают: боже, какие мы все отсталые ретрограды! Клубные промоутеры уныло ворчат: кругом одно быдло, никто не ходит на вечеринки с future beats

Заокеанские пиарщики и маркетологи стараются изо всех сил, они видят цифры продаж в этих странах. Стоит местному рэперу попасть в нерв с новым хитом и Феликс Яен идет курить бамбук (несмотря на всю обещаннную франшизными радиостанциями поддержку). Тем временем в условной Швейцарии, Австрии или Дании процесс налажен — 40 недель на первом месте, а на втором и третьем уже ждут триумфа последователи.

Потому маркетологи и придумывают красивые легенды, конструируют целые молодежные движения по образу тех, что когда-то рождались естественным образом и пробивали железный занавес вопреки всему. С их подачи американский публицист Марк Спиц разжевывает нам на пальцах, что все эти ребята (от Lorde, Honne, Odesza и Aquilo до Zhu, Kygo и Wankelmut) — это, мол, поколение twee. Новое явление, которое отправит на обочину истории набивших оскомину хипстеров.

К слову, twee — это искаженное английское sweet (сладкий). Сленговое значение — приторный, с чем сами тви и не спорят. Единственный их аргумент в пользу собственной полезности для общества звучит так: тви — пускай нежные и ранимые, как когда-то эмо — вовсе не социопаты, они активны и жизнерадостны, несут в этот жестокий мир счастье и добро.

Выходит, twee – это логичный противовес растущей в мире жестокости и напряжению. «Добрая революция», как выражается Марк Спиц. Такая же революция, как одиночный пикет студента в Северной Корее против глобального потепления.

Тем, кто постарше, при словах «добрая революция» на ум приходят проповеди другого американского писателя — Джозефа Ная, который в 90х придумал чудесный термин «мягкая сила», опираясь на древнее учение Лао-Цзы. Казалось бы, что может быть прекраснее и безопаснее культурной гегемонии, но на деле мы получили лишь кока-колу и сникерсы, которыми методично портят свое здоровье миллиарды людей.

В этом смысле тви — абсолютный ноль-протест. Засилье песен, вроде той, в которой взрослый мужчина Honne в буквальном смысле ноет «My baby, please/Won’t you come back to me?» ставит под сомнение непререкаемый статус Америки и Европы как центров мировой музыки уже в обозримой перспективе.

Мадонна возглавит движение феминисток в Америке, Канье Уэст станет президентом, а Бьорк полностью растворится в виртуальной реальности. Уже очень скоро Flume, Clean Bandit, мальчикам с гитарой, великовозрастным бородачам с детскими проблемами, лесным феям из Новой Зеландии и мастерам вешать сайдчейн на колокольчики предстоит перенять эстафету. И либо оглянуться вокруг, либо уйти в небытие. В статусе самого безликого музыкального поколения в вековой историй современной музыки.